Кротя

[Алексей]

Заботливые наставники, смахнув прощальную слезу, выплеснули нас из купели славной «академии» в объятия флота. Я получил направление в подменный экипаж номер двадцать пять. Но царь случай, и его ушлый подданный, дядька-кадровик из Портофлота, забросили меня на морской буксир «Гамов», где я работал под командованием капитана со странной фамилией Пимпа, вторым помощником, с ещё более странной фамилией, Трэмба, и старпомом с обычной фамилией Вареник. Невзрачная, казалось бы, калоша, буксир: что он – по сравнению с «большими пароходами!» Да и работал там всего лишь с мая по сентябрь, а какой живописный, лучистый след оставил он в душе и сердце – да что там! – в жизни моей навсегда. Буксир доставлял баржи с песком из бухты Волчанец на мыс Чуркина, курсом мимо острова Скриплёва, Аскольд, и огромных скал – кекур, с названием Пять Пальцев; достаточно один раз увидеть эти восхитительные места, чтобы полюбить их навсегда. Никогда не забыть мне те первые летние дни: солнечные, теплые и тихие. Отшумели весенние ливневые дожди. Лето было чарующим, пахнущее морем, свежей рыбой, морской травой и водорослями; окрашено голубым цветом волн, белизной барашков, медно-золотистым сиянием восходов и розовым отблеском закатов, – излюбленными цветами Айвазовского, – одним словом, щемящее, дурманящее тихоокеанское лето.
Смотрю сейчас на фотографию буксира, и вспоминаю то далёкое время! Замечательные дни моей морской юности. Вечерние посиделки на свеже-выдраенной, деревянной палубе. Как я любил сидеть в кругу бывалых моряков, великолепных рассказчиков!.. Слушать их красочные – местами сочные – рассказы, начинённые настоящими матросскими выражениями! Они обогащали мой ум новыми образами и представлениями. Я слушал эти, освящённые временем, сказки и басни, впитывал их, глотал, переваривал каждое слово и просил ещё. Далёкие, теперь, их образы, остались со мной навсегда.
И сейчас, спустя годы, ясно вижу их лица, жесты: слышу голоса, интонацию, оттенки, манеру вести беседу.
Кузмич – неторопливый, но эмоциональный басенник.
Лось – зажигательный, продувной сказочник.
Трэмба – колоритный, образный маринист.
Кротя – незаурядная личность: добродушный толстяк весьма почтенного вида. Он принадлежал к числу тех людей, которых трудно раскачать, но если уж они разойдутся, то их трудно остановить.
Обычно, мы рассаживались у входа в радиорубку. Кротя вытаскивал из каюты кресло, – радиорубка, одновременно служила ему и каютой, – кряхтел, наконец, усаживался, снимал с головы выцветший беретик, зажимал замызганный его кончик между большим и указательным пальцами правой руки, и начинал медленно раскручивать берет: мы погружались в очередную повесть, рассказ или обыкновенную байку...
Вы спросите: почему я решил рассказать вам именно этот сюжет – охотно отвечу! Потому что вдруг вспомнил горестную судьбу упомянутого предмета одежды.
Если вы, любезный мой читатель, думаете, что это был просто – головной убор, то вы глубоко заблуждаетесь!.. Нет!.. То был, своего рода, носитель, диск, на котором хранились несметные залежи, или, точнее сказать, несметная патристика дней прошедших.
Но вот однажды (этот день никогда не сотрётся из памяти Кроти) поганая судовая крыса, досаждавшая его своими дерзкими набегами и, тем самым, понуждавшая безуспешно гоняться за ней по всему судну, отгрызла незабвенный хвостик у этого замечательного, увенчанного славой, берета. Можете себе представить!..
Никогда не забуду, какое у него было лицо, когда он смотрел на остатки несчастного хвостика. Оно было полно задумчивости. Он казался одинаково удивлённым и огорчённым.
Почему грызун решил искромсать именно хвостик, этому я не могу предложить никакого объяснения. Впоследствии часто думал об этом, но мне так и не удалось удовлетворительно объяснить это обстоятельство.
Возможно, такой результат есть следствие тайной мести, это единственное объяснение, которое я могу предположить.
Кротя тяжело переживал эту трагедию. По случаю, я раздобыл ему другой, точно такой же берет. Он с благодарностью принял его, но не надевал, и даже не выносил на вечерние посиделки: всё больше слушал, рассеянно и грустно покачивая головой! А если начинал говорить, то не знал, куда деть свои руки и чем их занять. Но однажды, всё же вынес и, когда привычным движением прокрутил его, – оживился. Лицо его просветлело, в глазах вспыхнул прежний огонёк.
Вскоре я неожиданно списался с буксира. Чем закончилась эта история, удалось ли Кроте восстановить, или, точнее, перенести «память» на новый берет, я не знаю... Надеюсь, что время сделало свое дело, и всё стало на свои места...
* * *